| |||
|
СТАРИННЫЕ АНГЛИЙСКИЕ УЖАСЫ
СБОРНИК Аноним МОНАХ В УЖАСЕ, или КОНКЛАВ МЕРТВЕЦОВ Триста с лишним лет назад, когда Крейцбергская обитель была в самом расцвете, один из живших в ней монахов, желая выяснить все о грядущей жизни у тех, чьи нетленные тела лежали на кладбище, посетил его глубокой ночью с целью провести исследование на сей страшный предмет. Когда он открыл дверь склепа, снизу ударил луч света. Полагая, что это всего лишь лампа ризничего, монах отошел за высокий алтарь и стал ждать, когда тот уйдет. Однако ризничий не появлялся; монах, устав от ожидания, в конце концов спустился во неровным ступеням, ведущим в мрачные глубины. Как только он достиг самой нижней ступени, то сразу понял, что хорошо знако- мая обстановка претерпела полное превращение. Он давно привык к посеще- ниям склепа. Посему он знал убранство сей обители мертвых так же хорошо, как свою убогую келью и все здесь было знакомо его взору. Какой же ужас охватил его, когда он понял, что обстановка, которая всего лишь этим ут- ром была совершенно привычной, изменилась, и вместо нее явилась какая-то новая и чудная! Тусклый мертвенно-бледный свет наполнял вместилище тьмы и лишь он позволял монаху видеть. По обе стороны от него нетленные тела давным-давно похороненных братьев сидели в гробах без крышек, а их холодные лучистые глаза смотре- ли на него с безжизненной твердостью. Их высохшие пальцы были сцеплены на груди, а члены неподвижны. Это зрелище поразило бы самого отважного человека. Сердце монаха дрогнуло, хотя он был философом, да еще к тому же и скептиком. В дальнем конце склепа за ветхим древним гробом, словно за столом, сидели три монаха. Это были самые старые покойники в усыпальнице, любоз- нательный брат хорошо знал их лица. Землистый оттенок щек казался еще более резким при тусклом свете, а пустые, глаза испускали, как ему каза- лось, вспышки огня. Перед одним из них лежала большая раскрытая книга, а другие склонились над прогнившим столом, словно испытывая сильную боль или сосредоточенно чему-то внимая. Не было слышно ни звука, склеп был погружен в безмолвие, его жуткие обитатели неподвижны, как изваяния. Любопытный монах охотно покинул бы ужасное появление и вернулся в свою келью, или хотя бы закрыл глаза при виде страшного явления. Но он не мог сдвинуться с места, чувствуя, будто бы врос в пол. И хотя ему удалось обернуться, вход в склеп, к своему безграничному удивлению и ис- пугу, он не смог найти и был не в силах понять, как отсюда выбраться. Он замер без движения. Наконец старший из сидевших за столом монахов сделал ему знак приблизиться. Неверными шагами он преодолел путь до стола и на- конец предстал перед старшим, и тут же другие монахи подняли на него недвижные взгляды, от которых стыла кровь. Он не знал, что делать, и ед- ва не лишился чувств. Казалось, Небеса покинули его за неверие. В этот миг сомнения и страха монах вспомнил о молитве и, как только сотворил ее, ощутил в себе неведомую доселе уверенность. Он взглянул на книгу пе- ред мертвецом. Это был большой том в черном переплете с золотыми застеж- ками. Ее название было написано сверху на каждой странице: "Liber Obidientiae". Больше ему ничего прочитать не удалось. Тогда он посмотрел сначала в глаза того, перед кем лежала книга, а потом в глаза его собратьев. Затем он окинул взглядом остальных покойников во всех видимых сквозь мрак гро- бах. К нему вернулись дар речи и решимость. Он обратился к жутким созда- ниям, перед которыми стоял, на языке духовных пастырей. - Pax vobis, - так он сказал. - Мир вам. - Hie nulla pax, - вздохнув, ответствовал самый древний глухим дрожа- щим голосом. - Здесь нет мира. Говоря это, он указал себе на грудь, и монах, бросив туда взгляд, уз- рел его сердце, объятое огнем, который, казалось, питается им, но его не сжигает. В испуге он отвернулся, но не прекратил своих речей. - Pax vobis, in homine Domini, - сказал он вновь. - Мир вам, во имя Господне. - Hic nоn pax, - послышался в ответ глухой, душераздирающий голос древнего монаха, сидевшего за столом справа. - Нет здесь мира. Взглянув на обнаженную грудь несчастного создания, он узрел то же жи- вое сердце, объятое пожирающим пламенем. Монах отвел взгляд и обратился к сидящему посредине. - Pax vobis, in homine Domini, - продолжил он. При этих словах тот, к которому они были обращены, поднял голову, простер руку и, захлопнув книгу, изрек: - Говори. Твое дело спрашивать, а мое - отвечать. Монах почувствовал уверенность и прилив смелости. - Кто вы? - спросил он. - Кто вы такие? - Нам не ведомо! - был ответ. - Увы! Нам не ведомо! - Нам не ведомо, нам не ведомо! - эхом отозвались унылые голоса оби- тателей склепа. - Что вы здесь делаете? - продолжил вопрошающий. - Мы ждем последнего дня. Страшного суда! Горе нам! Горе! - Горе! Горе! - прозвучало со всех сторон. Монах был в ужасе, но все же продолжил: - Что вы содеяли, если заслужили такую судьбу? Каково ваше преступле- ние, заслуживающее такой кары? Как только он задал этот вопрос, земля под ним затряслась, и из ряда могил, разверзшихся внезапно у его ног, восстало множество скелетов. - Они - наши жертвы, - ответствовал старший монах, - они пострадали от рук наших. Мы страдаем теперь, пока они покоятся в мире. И будем страдать. - Как долго? - спросил монах. - Веки вечные! - был ответ. - Веки вечные, веки вечные! - замерло в склепе. - Помилуй нас, Бог! - вот все, что смог воскликнуть монах. Скелеты исчезли, могилы над ними сомкнулись. Старики исчезли из вида, тела упали в гробы, свет померк, и обитель смерти опять погрузилась в свою обычную тьму. Придя в чувство, монах обнаружил, что лежит у алтаря. Брезжил весен- ний рассвет, и ему захотелось как можно быстрее, тайком удалиться к себе в келью из боязни, что его застанут здесь. Впредь он избегал тщеты философии, гласит легенда, и, посвящая свое время поискам истинного знания и расширению мощи, величия и славы церк- ви, умер в благоухании святости и был похоронен в том самом склепе, где его тело все еще можно увидеть. 1798 Аноним ПЛЯСКА МЕРТВЕЦОВ Много веков тому назад, если верить древней германской хронике, один престарелый бродячий волынщик обосновался в маленьком силезском городке Нейссе. Он жил добропорядочно и тихо и поначалу играл свои напевы лишь для собственного удовольствия. Но это продолжалось недолго, поскольку соседи всегда были рады послушать музыку и теплыми летними вечерами ста- ли собираться у его дома, когда волынщик вызывал к жизни веселые звуки. А потом мастер Вилливальд перезнакомился со всеми от мала до велика, был обласкан и стал жить в довольстве и благоденствии. Влюбленные встреча- лись у его дома, а местные щеголи в то время посвятили своим возлюблен- ным много дурных стихов, на писание которых потратили немало драгоценно- го времени. Они были его постоянными заказчиками на чувствительные песенки и заг- лушали их нежные пассажи глубокими вздохами. Пожилые горожане приглашали мастера на свои торжественные вечеринки. И ни одна невеста не считала пир по случаю бракосочетания удавшимся, если мастер Виллибальд не играл на нем свадебной пляски собственного сочинения. Для этой самой цели он придумал чувствительнейшую мелодию, сочетавшую в себе веселость и сте- пенность, игривые мысли и меланхолические настроения, создав истинный символ семейной жизни. Славный отзвук этого напева еще можно услышать в известной старогерманской "Дедушкиной пляске", которая со времен наших родителей являлась украшением свадебного торжества и слышится порой даже в наши дни. Как только мастер Виллибальд начинал играть этот напев, са- мая стыдливая старая дева не отказывалась пуститься в пляс, согбенная мать семейства вновь начинала двигать потерявшими гибкость членами, а седой дедушка отплясывал с цветущими отпрысками своих детей. Казалось, этот танец и в самом деле возвращал старикам молодость, вот почему его и назвали, поначалу в шутку, а после и окончательно "Дедушкиной пляской". С мастером Виллибальдом жил молодой художник по имени Видо. Его счи- тали сыном или пасынком музыканта. Но искусство старика не действовало на юношу. Он оставался молчаливым и печальным при самых разудалых мело- диях, которые играл Виллибальд. А на танцах, куда его часто приглашали, он редко участвовал в общем веселье: забивался в угол и не отводил глаз от прелестнейшей блондинки, украшавшей собою зал, не смея ни обратиться к ней, ни пригласить на танец. Ее отец, бургомистр этого города, был гордым и надменным человеком, полагавшим, что его достоинство будет ос- корблено, если неизвестный живописец бросит взгляд на его дочь. Но прек- расная Эмма не разделяла мнения отца: ибо девушка со всем пылом первой тайной страсти любила робкого, статного юношу. Часто, когда она понима- ла, что выразительные глаза Видо пытаются поймать ее взгляд, она умеряла свою живость и позволяла избраннику своего сердца без помех насладиться ее прелестными чертами. После она легко читала на просиявшем лице его красноречивую благодарность. И хотя она смущенно отворачивалась, огонь на ее щеках и искры в глазах с новой силой разжигали пламя любви и на- дежды в груди влюбленного. Мастер Виллибальд давно обещал помочь томимому любовью юноше добиться предмета своей душевной страсти. То он намеревался, как кудесник прошло- го, изнурить бургомистра колдовским танцем и принудить измученного чело- века согласиться. То, как второй Орфей, он предлагал увести милую невес- ту силой своей гармонии из отчего ада. Но у Видо всегда были возражения: он никогда бы не позволил, чтобы отец его возлюбленной был хоть как-то оскорблен, и надеялся добиться своего упорством и благодушием. Виллибальд говорил ему: "Ты - полоумный, если надеешься добиться сог- ласия богатого и гордого придурка посредством открытого и честного чувства, вроде твоей любви. Он не сдастся, если против него не пустить в ход какую-нибудь чуму египетскую. Когда Эмма станет твоей, он уже не сможет изменить случившегося и станет добрым и дружелюбным. Я корю себя за обещание ничего не делать против твоей воли, но смерть выплатит все долги, и по-своему я тебе все-таки помогу". Бедняга Видо был не единственным, на чьем пути ставил препоны и ро- гатки бургомистр. Весь город питал не слишком пылкую к своему градона- чальнику любовь и был рад выступить против него при любом удобном слу- чае, поскольку тот был груб и жесток, сурово наказывал граждан за мелкие и невинные шалости, если они не покупали прощения ценой крупных штрафов и взяток. У него была привычка после ежегодной винной ярмарки в январе отнимать у людей всю выручку в свою казну, якобы для возмещения ущерба, причиненного их весельем. Однажды тиран Нейссе подверг их терпение слиш- ком суровому испытанию и разорвал последние узы послушания притесняемых граждан. Недовольные взбунтовались, смертельно застращав своего пресле- дователя, поскольку угрожали поджогом его дома и домов всех богачей, притеснявших их. В этот решающий момент Видо пришел к мастеру Виллибальду и сказал ему: "Теперь, мой старый друг, настало время, когда ты можешь мне помочь своим искусством, что ты так часто предлагал сделать. Если твоя музыка на самом деле настолько могущественна, как ты говоришь, то иди и освобо- ди бургомистра, смягчив толпу. В качестве награды он, несомненно, пообе- щает выполнить любую твою просьбу. Замолви тогда словечко за меня и мою любовь и потребуй мою возлюбленную Эмму в качестве награды за оказанную помощь". Волынщик рассмеялся на эту речь и ответил: "Чем бы дитя ни те- шилось, лишь бы оно не плакало". Тут он взял волынку и медленно напра- вился на ратушную площадь, где бунтовщики, вооруженные пиками, копьями и горящими факелами, окружили особняк досточтимого городского головы. Мастер Виллибальд расположился у колонны и начал наигрывать "Дедушки- ну пляску". Едва послышались первые звуки любимого напева, как искажен- ные гневом лица просветлели и заулыбались, люди перестали хмуриться, копья и факелы попадали из сжатых кулаков, и разъяренные бунтари стали притоптывать в такт музыке. Наконец все начали отплясывать, а площадь, еще недавно бывшая местом бунта и смуты, выглядела как полный радости танцевальный зал. Волынщик со своей волшебной волынкой шел по улицам, весь народ плясал позади, и каждый горожанин, пританцовывая, вернулся к себе в дом, который незадолго до этого покинул с совсем другими чувства- ми. Бургомистр, спасенный от неизбежной опасности, не знал, как выразить свою благодарность. Он обещал мастеру Виллибальду все, что тот пожелает, хоть полсостояния. Но волынщик, смеясь, отвечал, что его запросы не так велики и что для себя он не хочет никаких мирских благ, но поскольку его светлость бургомистр дал слово подарить ему все, что он пожелает, он со всем уважением просит отдать замуж за его Видо прекрасную Эмму. Надмен- ный бургомистр был крайне не доволен таким предложением. Он испробовал все возможные отговорки, но так как мастер Виллибальд постоянно напоми- нал ему об обещании, он сделал то, что обычно делали деспоты тех мрачных времен и что все еще практикуют тираны наших просвещенных дней, - он за- явил, что оскорблено его достоинство, назвал мастера Виллибальда наруши- телем спокойствия, врагом общественной безопасности и бросил его в тюрьму, чтобы там волынщик забыл обещание своего господина бургомистра. Не удовлетворившись этим, он обвинил его в колдовстве, в попытке выдать его за того самого волынщика и крысолова из Гаммела, который уже в то время обладал дурной славой в германских землях из-за того, что своим дьявольским искусством вывел всех детей из злосчастного города. "Единственная разница, - заявил мудрый бургомистр, - между этими двумя случаями состоит в том, что в Гаммеле он только детей заставлял плясать под свою дудку. Но здесь, похоже, под колдовским влиянием находился и стар, и млад". Таким искусным обманом бургомистр отвернул от узника са- мые сострадательные сердца. Боязнь черной магии и пример детей из Гамме- ла сработали так здорово, что писцы строчили денно и нощно. Делопроизво- дитель уже вычислял стоимость погребального костра, пономарь просил но- вой веревки для устройства похоронного звона по бедному грешнику, плот- ники готовили помост для зрителей будущей казни, а судьи разучивали главную сцену, которую они собирались разыграть при проклятии знаменито- го волынщика и крысолова. Но хотя правосудие было хитроумным, мастер Виллибальд оказался еще хитрее: ибо, от души посмеявшись над торжествен- ными приготовлениями своей казни, он лег на тюремный тюфяк и умер! Незадолго до смерти он послал за любимым Видо и обратился к нему в последний раз: "Юноша, - сказал он, - ты видишь, что при твоем взгляде на мир и людей я не могу оказать тебе помощь. Я устал от ужимок, которые твоя глупость вынудила меня выделывать. Теперь ты на опыте узнал доста- точно для того, чтобы понять: нельзя строить или, по крайней мере, осно- вывать свои замыслы на доброте человеческой природы, даже если сам ты слишком добр, чтобы полностью разувериться в доброте других. Что до ме- ня, я не стал бы возлагать исполнение моей последней воли на тебя, если бы в этом не заключалась твоя собственная корысть. Когда я умру, внима- тельно проследи, чтобы мою старушку-волынку похоронили вместе со мной. Невыполнение этой просьбы не принесет тебе никакой выгоды, но то, что она ляжет в землю вместе со мной, может стать причиной твоего счастья". Видо обещал тщательно пронаблюдать за исполнением последней воли старого друга, который вскоре закрыл свои глаза. Хотя о скоропостижной смерти мастера Виллибальда никого не оповещали, вскоре и стар, и млад узнали об этом. Бургомистр был больше других доволен таким оборотом дела, ибо без- различие, с которым узник воспринял новость об устройстве погребального костра, заставило его светлость предположить, что старого волынщика в один прекрасный день могут обнаружить в тюрьме невидимым или, скорее, вообще его не найти. Или хитрый колдун при сожжении заживо может заста- вить сгореть вместо себя пучок соломы, к вечному позору суда Нейесс. По- сему он приказал похоронить труп как можно быстрее, поскольку приговора о сожжении тела еще не вынесли. Могилу бедного Виллибальда предписали вырыть в неосвященном углу церковного кладбища, у самой стены. Тюремщик как законный наследник скончавшегося узника, проверяв его пожитки, спро- сил, что сделать с волшебной волынкой как с вещественным доказа- тельством. Присутствовавший при сем Видо только собрался высказать свою просьбу, как полный рвения бургомистр произнес приговор: "Дабы избежать любой возможной беды, сей порочный и никчемный инструмент похоронить вместе с его хозяином". И ее положили в гроб рядом с трупом, а рано утром волынку и волынщика вынесли и похоронили. Но на следующую ночь произошли стран- ные события. Ночные сторожа на башне, согласно обычаю того века бдящие за округой, чтобы ударить в набат в случае пожара, окало полуночи увиде- ли при свете луны, как мастер Виллибальд встал из могилы у стены церков- ного кладбища. Под мышкой он держал волынку и, прислонившись к высокому надгробию, на которое лила яркий свет луна, начал играть так же, как де- лал это, когда был жив. Пока изумленные сторожа переглядывались, открылось множество других могил. Их обитатели-скелеты высунули голые черепа, огляделись, кивая ими в такт, после чего целиком вылезли из гробов и начали с хрустом двигать конечностями в быстром танце. Из окон церкви и дверей склепов на танцую- щих уставились еще и другие пустые глазницы. Костлявые руки трясли же- лезные двери до тех пор, пока не соскочили замки и засовы, и скелеты вышли наружу, горя желанием включиться в пляску мертвецов. Теперь неве- сомые танцоры разгуливали по холмикам да надгробиям и кружились в весе- лом вальсе, так что саваны развевались на ветру вокруг бесплотных чле- нов, до тех пор пока церковные часы не пробили двенадцать. Тогда все танцоры, большие и маленькие, вернулись в свои узкие могилы. Музыкант взял волынку под мышку и таким же образом вернулся в свой пустующий гроб. Задолго до рассвета сторожа разбудили бургомистра и с трясущимися губами и дрожащими коленями доложили ему о страшной ночной сцене. Он ве- лел им хранить тайну и пообещал провести следующую ночь вместе с ними на башне. Тем не менее новость скоро разлетелась по городу, и к вечеру все окна и крыши в округе были усыпаны знатоками и ценителями древних ис- кусств, которые еще заранее вступили в обсуждение достоверности событий, свидетелями которых они собирались стать этой ночью. Волынщик не опоздал. При первом ударе колокола, отбивавшего одиннад- цать часов, он медленно встал, прислонился к надгробию и заиграл. Гости, казалось, только и ждали музыки, ибо при первых же ее звуках стали выби- раться из могил и склепов, сквозь земляные холмики и тяжелые камни. Тру- пы и скелеты, в саванах и нагие, высокие и низкие, мужчины и женщины бе- гали туда-сюда; кружились и вертелись вокруг музыканта, быстрее или мед- леннее в зависимости от темпа до тех пор, пока часы не пробили полночь. Тогда танцоры и волынщик вновь удалились на покой. Живые же зрители у окон и на крышах теперь уже признали, что есть много на земле и небесах такого, что философии "не снилось". Прежде чем покинуть башню, бурго- мистр приказал в ту же самую ночь заточить в тюрьму художника, надеясь узнать из допроса или, возможно, подвергнув его пыткам, как избавиться от таинственной помехи в лице его отчима. Видо не преминул напомнить бургомистру о неблагодарности по отношению к мастеру Виллибальду и подтвердил, что почивший тревожит город, лишает мертвых покоя, а живых - сна лишь потому, что получил вместо обещанной награды за освобождение бургомистра презрительный отказ и, более того, был несправедливо брошен в темницу и похоронен унизительнейшим образом. Эта речь произвела на умы городских властей весьма глубокое впечатление. Они тут же приказали вынуть тело мастера Виллибальда из могилы и похоро- нить в более приличном месте. Пономарь, дабы показать понимание случая, вынул волынку из гроба и повесил над своей кроватью. Размышлял он так: если чародей музыкант не может не следовать своему ремеслу даже в моги- ле, он, на худой конец, будет не в силах играть для танцоров без инстру- мента. Но ночью, после того как часы пробили одиннадцать, он отчетливо услышал стук в дверь, а когда отворил се в предвкушении выгодного дельца, то увидел похороненного мастера Виллибальда собственной персо- ной. "Моя волынка", - сказал тот весьма сдержанно и, пройдя мимо трясу- щегося пономаря, снял ее со стены. Потом вернулся к надгробию и начал играть. Гости, приглашенные напевом, пришли, как и в предыдущую ночь, и были готовы к полночным танцам на церковном кладбище. Но на сей раз му- зыкант сошел с места и проследовал с многочисленной, вызывающей отвраще- ние свитой через ворота кладбища в город. Он провел ночное шествие по всем улицам, а когда часы пробили двенадцать, все опять вернулись в свои темные обиталища. Жители Нейссе теперь начали бояться, не могут ли ужасные ночные бро- дяги вскоре войти к ним в дома. Некоторые из городских заправил умоляли бургомистра успокоить чары, сдержав данное волынщику обещание. Но бурго- мистр не послушался, он даже сделал вид, что и Виде причастен к дьявольскому искусству старого крысолова, и добавил: "Живописец заслужи- вает скорее погребального костра, нежели брачного ложа". Но на следующую ночь призраки вновь вышли в город, и хотя музыки не было слышно, можно было легко увидеть, что танцоры исполняют коленца "Дедушкиной пляски". В эту ночь они вели себя еще хуже, чем прежде. Так они остановились у до- ма, в коем жила помолвленная девица, и пустились в дикий пляс вокруг те- ни, которая в совершенстве напоминала эту незамужнюю женщину, в чью честь они исполняли ночной свадебный танец. А днем весь город погрузился в скорбь, поскольку все девицы, чьи тени были видны танцующими с призра- ками, внезапно умерли. То же случилось вновь и на следующую ночь. Пляшу- щие скелеты вертелись перед домами, и везде, где они побывали, наутро в гробу лежала мертвая невеста. Горожане решили больше не подвергать своих дочерей и суженых такой неотвратимой опасности. Они пригрозили бургомистру, что уведут Эмму си- лой и отдадут ее Видо, если он не разрешит, чтобы они сочетались браком до наступления ночи. Выбор был труден, но так как бургомистр был не в привычном для себя положении, когда можно выбирать с полной свободой, то он, как и пристало свободному человеку, свободно объявил Эмму невестой Видо. Задолго до часа призраков гости сели за свадебный стол. Прозвучал первый удар колокола, и тотчас же послышался любимый напев хорошо знако- мого свадебного танца. Напуганные до смерти гости, боявшиеся, что чары еще могут действовать, поспешили к окнам и увидели волынщика, за кото- рым, приближаясь к дому, следовала вереница фигур в белых саванах. Он остановился у двери и заиграл, но череда призраков медленно продолжала двигаться и достигла даже праздничного зала. Тут необычные бледные гости протерли глаза и в изумлении огляделись, словно только что проснувшиеся лунатики. Свадебные гости спрятались за столы и стулья, но вскоре щеки призраков начали румяниться, а белые губы стали расцветать, словно буто- ны роз. Они с радостью и изумлением смотрели друг на друга, а хорошо знакомые голоса называли имена друзей. Вскоре в них опознали ожившие трупы, ныне цветущие во всем блеске молодости и здравия: это были невес- ты, внезапная смерть которых наполнила скорбью весь город, и которые, теперь очнувшись после колдовского сна, были приведены волшебным инстру- ментом мастера Виллибальда из могил на веселый свадебный пир. Старик-ку- десник на прощанье исполнил последнюю радостную мелодию и исчез. Больше его не видели. Видо придерживался того мнения, что волынщик был не кто иной, как знаменитый Дух Силезских гор. Молодой художник встретил его однажды во время прогулки по холмам и добился (никогда не узнав как) его расположе- ния. Тот обещал юноше помочь в сватовстве и сдержал слово, хотя и нес- колько шутливым образом. Видо всю свою жизнь оставался любимцем Духа Гор. Он разбогател и стал известен. Его дражайшая Эмма приносила ему каждый год по милому ребенку, а покупать его картины приезжали даже из Италии и Англии. А "Пляски мертвецов", которыми гордятся города Базель, Антверпен, Дрезден, Любек и множество других городов, суть только копии или подражания подлинному произведению Видо, которое он создал в память о настоящей "Пляске мерт- вецов в Нейссе" Но, увы, эта картина потеряна, и еще ни один собиратель живописи не нашел се для удовольствия ценителей и пользы истории ис- кусств. Около 1810 года Вильям Гаррисон Эйнсворт НЕВЕСТА ПРИЗРАКА Гернсвольский замок в конце 1655 года был местом светских развлече- ний. Варон Гернсвольф был самым могущественным дворянином в Германии. Его имя прославили патриотические деяния сыновей и красота единственной дочери. Поместье Гернсвольф, располагавшееся среди Черного леса, было пожаловано за верную службу одному из его предков государством и перешло вместе с другими наследными имениями семье нынешнего владельца. Это был готический особняк, возведенный согласно моде тех времен в пышном стиле и состоящий главным образом из темных извилистых коридоров и залов со сводчатыми потолками и гобеленами на стенах - величественных, но плохо приспособленных для личного удобства по причине их мрачной величины. Темный сосновый лес окружал замок со всех сторон и придавал местности угрюмый вид, который редко оживлялся светом солнца. Колокола замка радостно зазвонили при наступлении зимних сумерек, стража была поставлена на башнях, чтобы оповещать о приезде гостей, приглашенных разделить веселье, царящее в этих стенах. Единственной до- чери барона Клотильде только что исполнилось семнадцать лет, и было приглашено блистательное общество, дабы отпраздновать ее день рождения. Для приема многочисленных гостей были открыты большие сводчатые залы. Вечерние забавы едва начались, когда часы на тюремной башне пробили с необычайной торжественностью, и в тот же миг в бальном зале появился вы- сокий чужестранец, облаченный в таинственный черный костюм. Он учтиво поклонился, но к нему отнеслись с явной сдержанностью. Никто не знал, кто он такой и откуда приехал, но было очевидно, что он дворянин высшего сословия, и хотя его появление было принято с недоверием, с ним обходи- лись весьма уважительно. Он особо обратился к дочери барона и был так рассудителен в своих замечаниях, и так тонок в своих остротах, очарова- телен в обращении, что быстро растревожил душу своей юной и чувстви- тельной слушательницы. В итоге, после некоторого замешательства со сто- роны хозяина, который вместе с остальными гостями был не в силах отно- ситься к чужестранцу безразлично, ему предложили остаться в замке на несколько дней, и приглашение было с радостью принято. Глубокой ночью, когда все удалились в свои покои, было слышно, как на серой башне уныло раскачивается из стороны в сторону тяжелый колокол, хотя ни одно дуновение ветра не тревожило деревья в лесу. Многие гости, встретившись наутро за завтраком, утверждали, что слышали звуки божест- венной музыки, в то время как другие настаивали, что это был ужасный шум, исходивший, как казалось, из покоев, которые в то время занимал чу- жестранец. Однако вскоре он сам появился за столом, к когда были упомя- нутые события прошедшей ночи, на его мрачном лице заиграла непонятная жуткая улыбка, затем сменившаяся глубочайшей меланхолией. Он беседовал главным образом с Клотильдой, рассказывал о различных странах, в которых побывал, о солнечных областях Италии, где сам воздух напоен благоуханием цветов, а летний ветерок вздыхает над прекрасной землей, он поведал ей о тех чудесных краях, где улыбка дня тонет в мягкой постели ночи, а вели- колепие небес не затмевается ни на миг, и вызвал у нежной слушательницы слезы умиления, и впервые она пожалела, что находится дома. Дни шли своим чередом, и каждый миг усиливал жар невыразимых чувств, которые разбудил в ней чужестранец. Он ни разу не говорил о любви, но Клотильда видела ее в речах, в поведении, в проникновенных нотках его голоса и убаюкивающей мягкости улыбки, а когда он обнаружил, что преус- пел в расположении ее чувств по отношению к себе, на его лице на миг по- явилась самая что ни на есть дьявольская усмешка и вновь умерла. Когда он встречался с девушкой в присутствии ее родителей, то был почтителен и смирен, и лишь наедине с ней, во время прогулок по темной лесной чаще, снимал маску учтивого кавалера. Когда однажды вечером он сидел с бароном в обшитой деревом библиоте- ке, беседа перешла на сверхъестественные силы. Чужестранец во время об- суждения оставался сдержанным, но когда барон стал шутливо отрицать су- ществование духов и начал в шутку их вызывать, его глаза загорелись не- земным блеском, а тело, казалось, расширилось до более чем естественных размеров. Когда беседа иссякла, наступила страшная тишина, и несколько секунд спустя был слышен лишь хор небесной гармонии. Всех охватил вос- торг, но чужестранец был явно расстроен и мрачен. Он с состраданием взглянул на своего именитого хозяина, и нечто вроде слезы сверкнуло в его темных глазах. Через несколько секунд музыка тихо замерла вдалеке и все стало безмолвно, как и прежде. Барон вскоре покинул комнату, и почти тотчас же за ним последовал чужестранец. Прошло совсем немного времени, и вдруг послышались ужасные крики: так кричит человек в предсмертных му- ках. А затем барона нашли мертвого, распростертого в коридоре. Его тело было скручено болью, а на почерневшем горле виднелись следы человеческих рук. Тут же подняли тревогу, замок обыскали от подвала до чердака, но чужестранца больше никто не видел. Тело барона предали земле, а об ужас- ном случае вспоминали лишь как о чем-то, бывшем давным-давно. После исчезновения чужестранца, который действительно очаровал ее, настроение хрупкой Клотильды явно изменилось. Она полюбила гулять ранним утром и поздним вечером по тропинкам, по которым часто ходил он, вспоми- ная его последние слова, представляла его милую улыбку, и заканчивала прогулку на том месте, где однажды она беседовала с ним о любви. Кло- тильда избегала общества и, похоже, была счастлива лишь тогда, когда ос- тавалась одна в своей комнате. Тоща она и давала выход своей печали в слезах, а любовь, которую девичья гордость благопристойно скрывала на людях, вырывалась наружу в часы одиночества. Так прекрасна и в то же время так смиренна была прелестная скорбящая, что она уже казалась анге- лом, освободившимся от пут этого мира и готовившимся к полету на небеса. Одним летним вечером она добрела до укромного уголка, который выбрала в качестве любимого места уединения, и тут чья-то медленная поступь пос- лышалась позади. Клотильда улыбнулась и, к своему безграничному удивле- нию, увидела чужестранца. Он радостно подошел к ней, и завязалась ожив- ленная беседа. - Вы покинули меня, - воскликнула восхищенная девушка, - и я подума- ла, что все радости жизни ушли от меня навсегда. Но вы вернулись, и раз- ве мы не будем опять счастливы? - Счастливы, - ответил чужестранец с неожиданным презрением. - Могу ли я снова быть счастлив... могу ли... но простите мое волнение, любовь моя, его извиняет лишь удовольствие, которое я испытываю от нашей встре- чи. О! Я должен вам многое рассказать. Да! И многое услышать в ответ. Не так ли, моя милая? Скажите мне искренне, были ли вы счастливы в мое от- сутствие? Нет! Я вижу в запавших глазах и на бледных щеках, что бедный скиталец добился, по крайней мере, хоть легкого интереса в сердце своей возлюбленной. Я побывал в других странах, повидал многие народы. Встре- чался с женщинами, красивыми и изысканными, но нашел лишь одного ангела, и он здесь передо мной. Примите это простое выражение страсти, драгоцен- ная моя, - продолжил чужестранец, срывая цветок шиповника, - он прекра- сен, как и дикие цветы, что вплетены в твои волосы, и прелестен, как лю- бовь, что я дарю тебе. - Он действительно прелестен, - ответила Клотильда, - но его красота увянет с наступлением ночи. Он прекрасен, но недолговечен, как и любовь, питаемая мужчиной. Пусть не он будет символом твоей привязанности. При- неси мне нежное неувядающее растение, прелестный цветок, что цветет круглый год. И я скажу, когда воткну его себе в волосы: "Фиалки отцвели и умерли... розы распустились и увяли, но оно по-прежнему молодо, и та- кова любовь моего скитальца". Друг сердца моего! Ты не оставишь меня. Я живу лишь тобой, ты - мои надежды, мои мысли, само мое существование, и если я потеряю тебя, я потеряю все - я буду лишь одиноким диким цветком в многообразии природы, пока ты не пересадишь меня в более плодородную почву. И можешь ли ты теперь разбить любящее сердце, которое первый нау- чил огнем страсти? - Не говори так, - возразил чужестранец, - моя душа разрывается от твоих слов. Брось меня... забудь меня... избегай меня вечно... или пос- ледует твоя гибель. Я есть создание, покинутое Богом и людьми... И если б ты увидала иссушенное сердце, что едва бьется в этом движущемся скоп- лении уродства, ты б убежала от меня, как от гадюки, попавшейся на пути. Вот мое сердце, любовь моя, чувствуешь, как оно холодно, оно не бьется, дабы не выдать своих чувств. Ибо остыло и умерло, как умерли друзья, ко- торых я когда-либо знал. - Любимый, ты несчастен, и твоя бедная Клотильда останется, чтобы поддержать тебя. Не думай, что я могу покинуть тебя в невзгодах. Нет! Я буду скитаться с тобой по всему свету, если захочешь, буду твоей служан- кой, твоей рабыней. Я защищу тебя от ночных ветров, чтобы они не трево- жили твою непокрытую голову. Я укрою тебя от окружающих вихрей. И хотя холодный мир может предать твое имя презрению... хотя друзья могут отка- заться от тебя, а сподвижники сгнить в могиле, останется любящее сердце, по-прежнему благословляющее тебя. Она умолкла. Ее голубые глаза были полны слез, когда она со страстью повернулась к чужестранцу. Он уклонился от взгляда, а по его изящному лицу пробежала презрительная усмешка самой темной, самой смертельной злобы. Через мгновение это выражение исчезло. В неподвижных, остекленев- ших глазах опять появился неземной холод, он повернулся к своей спутни- це. - Час заката, - воскликнул он. - Нежный, прекрасный час, когда сердца влюбленных счастливы, а природа улыбается их чувствам. Но мне она больше не улыбнется... когда наступит завтра, я буду далеко, очень далеко от дома моей возлюбленной, от мест, куда мое сердце положено, как в гробни- цу. Но должен ли я оставить тебя, прелестнейший цветок, чтобы стать за- бавой урагана, добычей горного обвала? - Нет, мы не расстанемся, - ответила пылкая девушка. - Куда пойдешь ты, туда пойду и я. Твой дом станет моим домом. И твой Бог станет моим Богом. - Поклянись, поклянись же, - вскричал чужестранец, грубо схватив ее за рукав. - Поклянись страшной клятвой, которую я произнесу. Затем он поставил ее на колени и, грозя правой рукой небеса, откинул назад свои вороные пряди и стал призывать страшные кары с отвратительной улыбкой воплощенного демона. - Да явятся тебе проклятья оскорбленного Бога, - воскликнул он, - пристанут к тебе навсегда... в бурю и штиль, днем и ночью, в болезни и печали, в жизни и смерти, если нарушишь ты данный здесь обет быть моей. Да завоют у тебя в ушах жутким демоническим хором темные духи осужден- ных... да замучит твою грудь неугасимым огнем ада отчаяние! Да будет твоя душа, как гниющий лепрозорий, где Призрак былой радости сидит, как в могиле, где стоглавый червь не умирает... где огонь не гаснет. Да властвует над тобой дух зла и да воскликнет он, когда пройдешь мимо: "СЕ ПОКИНУТАЯ БОГОМ И ЛЮДЬМИ!" Да явятся тебе ночью страшные привидения, да падут любимые друзья в могилу, проклиная тебя последним вздохом. Да бу- дет все самое ужасное в человеческой природе, более жуткое, чем может описать язык или вымолвить уста, да будет сие твоей вечной долей, если нарушишь ты данную клятву. Он умолк... Едва понимая, что делает, испуганная девушка приняла ужасную клятву и пообещала вечно быть верной тому, кто стал ее господи- ном. - Духи проклятых, благодарю вас за помощь! - вскричал чужестранец. - Я добился своей прекрасной невесты. Она моя... моя навеки... Да, мои и тело, и душа, в жизни мои ив смерти мои. Зачем плакать, моя дорогая, ро- ка не прошел медовый месяц? Что ж, у тебя в самом деле есть причина для слез. Но когда мы встретимся снова, мы встретимся, чтобы подписать брач- ный договор. Затем он запечатлел на щеке юной невесты холодный поцелуй и, смягчив ужасное выражение лица, попросил ее встретиться с ним завтра в восемь часов вечера в часовне Гернсвольфского замка. Она обернулась к нему с пылающим взором, словно моля о защите от него самого, но чужестранец уже исчез. Когда Клотильда вошла в замок, все заметили, что она погружена в глу- бочайшую меланхолию. Родные тщетно пытались установить причину ее трево- ги. Но страшная клятва полностью лишила ее сил, и она боялась выдать се- бя даже голосом или малейшим изменением в выражении лица. Когда вечер подошел к концу, семья удалилась в свои спальни. Но Клотильда, не будучи в силах заснуть, попросила оставить ее одну в библиотеке, примыкающей к ее покоям. Была глухая полночь. Все в доме давным-давно удалились почивать, и только раздавался тоскливый вой сторожевой собаки, лающей на ущербную луну. Клотильда оставалась в библиотеке в состоянии глубокой задумчивос- ти. Лампа, горевшая на столе, за которым она сидела, потухла, и дальний угол комнаты был уже почти невидим. Часы замка пробили двенадцать, и звук мрачно отозвался эхом в торжественной тишине ночи. Внезапно у дубо- вой двери в торце библиотеки мягко повернулась ручка, и бескровный приз- рак, облаченный в могильное одеяние, медленно вошел внутрь. Ни один звук не извещал о его приближении, он бесшумными шагами двигался к столу, за которым сидела девушка. Клотильда ничего не замечала до тех пор, пока не почувствовала, как ее схватила мертвенно-холодная рука, и не услышала голос, шепчущий ей в ухо: "Клотильда". Рядом с ней стоял темный призрак. Взгляд Клотильды был прикован, словно по волшебству, к призраку, который медленно снял скрывавшие его одежды, и стали видны пустые глазницы и скелет ее отца. Казалось, он посмотрел на нес с сожалением и раскаянием, а затем воскликнул: - Клотильда, платья и слуги готовы, церковный колокол уже пробил, а священник стоит у алтаря. Но где же невеста? Для нее есть место в моги- ле, и завтра она будет со мной. - Завтра? - пробормотала обезумевшая девушка. - Его ознаменуют духи ада, и завтра узы будут сняты. Образ стал медленно удаляться и вскоре растворился во мраке. Настало утро... затем вечер. И когда часы в зале пробили восемь, Кло- тильда уже шла к часовне. Вечер был темным и угрюмым, плотные слои сум- рачных облаков неслись по небесной тверди, а рев зимнего ветра ужасным эхом отражался от леса. Она достигла назначенного места. Внутри находил- ся кто-то ожидавший ее... Он приблизился... и стали видны черты чужест- ранца. - Ну хорошо, моя невестушка! - воскликнул он с усмешкой. - Хорошо же отплачу я за твою любовь! Иди за мной. Они молча прошли вдвоем по петляющим проходам часовни, пока не дос- тигли примыкающего к ней кладбища. Здесь они на мгновение остановились, и чужестранец мягко произнес: - Еще один час, и борьба завершится. Но, однако, это сердце воплощен- ной злобы может чувствовать, когда придают такую молодость, такую чисто- ту духа могиле. Но так должно быть... так должно быть, - продолжил он, в то время как воспоминания о былой любви промелькнули у нее в памяти. - Ибо этого захотел демон, которому я повинуюсь. Бедная девочка, я действительно веду тебя на наше венчание. Но священником будет смерть, твоими родителями - рассыпавшиеся скелеты, гниющие вокруг, а освиде- тельствуют союз ленивые черви, что пируют на хрупких костях мертвецов. Пойдем, моя невестушка, священнику не терпится увидеть жертву. Пока они шли, тусклый голубой огонек стал быстро двигаться перед ними и осветил на краю кладбища ворота склепа. Он был открыт, и они молча вошли внутрь. Голодный ветер носился по печальному обиталищу мертвых. С обеих сторон были навалены обломки развалившихся гробов, постепенно осе- давшие на влажную землю. - При каждом шаге они наступали на мертвое те- ло, и побелевшие кости хрустели у них под ногами. Посередине склепа воз- вышалась груда незахороненных скелетов, на которой восседала ужасная, даже для мрачнейшего воображения, фигура. Когда они приблизились к ней, обширный склеп огласился адским смехом, и каждый рассыпавшийся труп, ка- залось, ожил. Чужестранец остановился, а когда он схватил свою жертву за руку, из его сердца вырвался один вздох... в глазах блеснула лишь одна слеза. Но это длилось лишь миг. Жуткая фигура нахмурилась, видя его не- решительность, и махнула изможденной рукой. Чужестранец начал действо. Он описал в воздухе некие таинственные круги, произнес магические слова и замолчал, будто охваченный ужасом. Внезапно он возвысил голос и неистово воскликнул: - Супруга Духа тьмы, у тебя есть несколько мгновений, чтобы узнать, кому предаешь себя. Я есть неумирающий дух того несчастного, который проклял своего Спасителя на кресте. Он взглянул на меня в последний час своего бытия, и этот взгляд еще не пришел, ибо я проклят на всей земле. Я навечно приговорен к аду! И должен угождать вкусу своего хозяина до тех пор, пока мир не свернется, как свиток, а небеса и земля не прейдут. Я есмь тот, о ком ты, возможно, читала и о чьих подвигах ты, возможно, слышала. Мой хозяин осудил меня на совращение миллиона душ, и лишь тогда мое наказание завершится, и я смогу познать отдых в могиле. Ты есть ты- сячная душа, которую я погубил. Я увидел тебя в твой час чистоты и сразу отметил тебя. Твоего отца я убил за его опрометчивость и позволил пре- дупредить тебя о твоем уделе. Но я не обманулся в твоей наивности. Ха! Чары действуют великолепно, и вскоре ты увидишь, моя милая, с кем связа- ла свою бессмертную душу, ибо пока в природе сменяют друг друга времена года... пока сверкает молния и гремит гром, твое наказание будет вечным. Посмотри вниз, и увидишь, на что ты обречена! Она посмотрела туда: пол раскололся по тысяче различных линий, земля разверзлась, и послышался рев могучих вод. Океан расплавленного огня пы- лал в пропасти под ней и вместе с криками проклятых и победными кличами демонов являл собой вид более ужасный, чем можно себе вообразить. Десять миллионов душ корчились в горящем пламени, а когда кипящие валы бросали их на несокрушимые черные скалы, они от отчаяния разражались бого- хульствами. И эхо громом проносилось над волнами. Чужестранец бросился к своей жертве. Какой-то миг он держал ее над пылающей бездной, потом с любовью взглянул ей в лицо и заплакал, как ребенок. Но это была лишь мгновенная слабость. Он вновь сжал ее в своих объятиях, а затем в ярости оттолкнул от себя. А когда ее последний прощальный взгляд коснулся его лица, он громко возопил: - Не мое преступление, но религия, что исповедуешь. Ибо разве не ска- зано, что в вечности есть огонь для нечистых душ, и разве ты не подверг- нешься его мукам? Бедная девушка не слышала криков богохульника. Ее хрупкое тело летело со скалы на скалу, над волнами, над пеной. Когда она упала, океан взбу- доражится, словно заполучить ее душу было большой победой. А когда она погрузилась в пучину пылающей преисподней, десять тысяч голосов зазвуча- ли из бездонной пропасти: - Дух зла! Здесь, в самом деле, вечные муки, приготовленные для тебя. Ибо червь не умирает и огонь не угасает. 1822 Рафаэль ВОЛШЕБНЫЕ ЧАСЫ Стояло лето 1973 года, был славный вечер - небо и облака слились в однородный великолепный поток. Сияние небес отражалось на широкой груди Заале - реки, что, протекая мимо Иены, ниже впадает в Эльбу, которая не- сет воды дальше и в конце концов теряется в Северном море. На берегу, не более чем в миле от Иены, сидели два человека, наслаж- даясь прелестной прохладой. Их одежда была весьма примечательна и вполне говорила об их занятиях. Собольи воротники и шапочки из черного бархата, длинные волосы, ниспадающие на плечи и спины, и шпаги на правом боку по- казывали, что эти двое студенты Иенского университета. - Такой вечер, - сказал старший юноша, обращаясь к товарищу, - а ты здесь? Фирза должна быть весьма обязана тебе за твое внимание. Тоже мне, возлюбленный! - Фирза уехала с матерью в Карлсбад, - ответил его товарищ, - так что можешь умерить свое удивление. - Так далеко, что я удивляюсь еще больше. Истинному влюбленному неве- домы понятия пространства. В Карлсбад! Да это же не дальше, чем... Смот- ри! Кто это к нам пожаловал? Пока они говорили, к ним приблизился маленький старичок в одеянии из коричневой саржи, которое наверняка уже немало ему послужило. На нем бы- ла конусообразная шляпа, а в руке - старинная трость с золотым набалдаш- ником. Черты лица выдавали почтенный возраст. Но его тело, хотя и весьма худощавое, явно было крепким и здоровым. Глаза были необычайно большими и яркими, а волосы, не соответствуя в некотором отношении остальному ви- ду, выбивались из-под высокой шляпы черными с проседью патлами. - Добрый вам вечер, судари, - произнес старичок с очень вежливым пок- лоном, подходя к студентам. Они ответили приветствием с сомнительной почтительностью, обычной при встречах с незнакомцами, чей вид вызывает желание избежать с ними более близких отношений. Старик, казалось, не заметил холодности их при- ветствия и продолжил: - Что вы думаете вот об этом? - И он достал из кармана золотые, бога- то гравированные часы, усыпанные бриллиантами. Студенты насладились великолепной драгоценностью и по очереди восхи- тились красотой работы и дороговизной материалов. Старший, однако, заме- тил про себя, что невозможно удержаться от подозрительных взглядов на человека, чья внешность слишком мало соответствует обладанию таким цен- ным сокровищем. "Он наверняка вор и украл эти часы, - подумал студент-скептик. - Надо к нему присмотреться поближе". Когда он вновь посмотрел на незнакомца, то встретил его взгляд и по- чувствовал в нем, сам не зная почему что-то устрашающее. Он отвернулся и отошел от товарищи на несколько шагов. "Я бы отдал, - подумал он, - мой фолиант Платона со всеми старыми маргиналиями Блюндерфунка, лишь бы узнать, кто этот старик, чей взгляд меня так пугает, с большими, как у гиены, глазами, что пронизывают наск- возь, как вспышка молнии. Он кажется всему свету бродячим шарлатаном в дырявом почаще и остроконечной шляпе, но, однако, обладает часами, дос- тойными императора, и разговаривает с двумя студентами, словно они его собутыльники". По возвращении на то место, где он оставил друга, он обнаружил, что тот все еще восхищается часами. Старик стоял рядом, его огромные глаза были прикованы к студенту, и нечто неуловимое (но не улыбка) блуждало на желтоватом морщинистом лице. - Вам, похоже, нравятся мои часы, - сказал старичок Феофану Гушту, тому студенту, который продолжал разглядывать прекрасную безделушку. - Вероятно, вам хотелось бы владеть ими? - Владеть ими! - воскликнул Феофан. - Да вы шутите, - а сам подумал: "Что за чудный подарок был бы для Фирзы в день свадьбы". - Да, - ответил старик, - владеть... Сам я хочу расстаться с ними. Что вы за них предложите? - Действительно, что можно предложить? Словно я могу позволить себе приобрести их. В нашем университете нет ни одного студента, который бы рискнул предложить цену за такое сокровище. - Значит, вы не приобретаете мои часы? Феофан, отчасти скорбно, покачал головой. - А вы, сударь? - обратился он к другому студенту. - Нет, - последовал краткий отказ. - Но, - сказал старик, вновь обращаясь к Феофану, - если б я предло- жил вам эти часы... в качестве подарка... вы бы, вероятно, не отказа- лись? - Вероятно, нет. Вы же не положите их просто мне в карман. Но мы не любим шутить с незнакомыми людьми. - Я редко шучу, - ответил старик. - Те же, с кем я шучу, редко отве- чают мне тем же. Но только скажите, и часы - ваши. - Вы в самом деле, - воскликнул Феофан дрожащим от радостного удивле- ния голосом, - вы в самом деле так говорите! О Боже!.. Что я... как я могу вас отблагодарить? - Неважно, - сказал старик, - не стоит благодарностей. Есть, однако, одно условие, прилагаемое к этому дару. - Условие... какое? Старший студент потянул Феофана за рукав. - Не принимай от него подарков, - прошептал он. - Пойдем, я весьма в нем не уверен. - И он пошел прочь. - Подожди чуть-чуть, Яне, - сказал Феофан, но его товарищ продолжал идти. Феофан был в нерешительности, следовать за ним или нет. Но он пос- мотрел на часы, подумал о Фирзе и остался. - Если вы получите эту безделушку, вам придется выполнить условие, которое выполняли и другие, кто ею владел. Вам придется целый год заво- дить эти часы каждый вечер перед закатом солнца. Студент рассмеялся: - Действительно, трудное условие... давайте мне часы. - Или, - продолжил старик, не обращая внимания на то, что его переби- ли, - если вы не выполните это условие, вы умрете в течение шести часов после их остановки. Если их не завести, они остановятся на закате. - Мне это условие не нравится, - сказал Феофан. - Потерпите... я дол- жен обдумать ваше предложение. Он так и сделают. Он подумал о легкости, с какой можно избежать воз- можной беды, подумал о красоте часов... сверх того, он подумал о Фирзе и дне свадьбы. "Тьфу! Да чего же я медлю", - сказал он сам себе, а потом обратился к старику: - Давайте часы - я согласен. - Вы должны заводить их до заката целый год, или вы умрете в течение шести часов. - Вы уже это сказали, а я рад и благодарен вам. - Поблагодарите меня в конце года, если сможете, - ответил старик, - прощайте. - Прощайте! Не сомневаюсь, что в конце семестра смогу произносить благодарности. Феофан был удивлен, когда, произнеся эти слова, заметил, что старик исчез. - Будь он кто угодно, я его не боюсь, сказал он. - Я знаю договор, согласно которому получил этот подарок. Какой же дурак Янус Гервест, что так грубо отказался от предложения. И он пошел домой. Дома в Иене он положил часы рядом с собой, зажег лампу, открыл фолиант Платона (с маргиналиями Блюндердрунка), принадле- жащий его другу, и попробовал заняться "Пиром". Но через десять минут с нетерпением закрыл книгу, поскольку его возбужденный ум не переваривал философского угощения. И он направился в сад, куда выходили окна его комнаты, чтобы там обдумывать события сегодняшнего вечера и со страст- ностью влюбленного повторять и благословлять имя его Фирзы. Время шло, и часы постоянно заводились. Любовь улыбалась юноше, ибо Фирза не была жестока. Наш студент возобновил свои занятия и в должное время стал считаться одним из наиболее обещающих студентов всего Иенско- го университета. Но, как мы уже заметили, время бежало. И наступил канун того счастли- вого дня, который должен был вручить Феофану его цветущую невесту и ко- торого он скидал с таким радостным предвкушением. Феофан распрощался с большинством своих однокашников и с учеными профессорами, чьи лекции он посещал с немалой для себя пользой. Было чудесное утро, и он размышлял о том, как провести этот день. Любой догадался бы, как решить эту пробле- му. Он пойдет навестит Фирзу. Он соответствующим образом нарядился и вскоре стоял у калитки сада Давида Ангерштелля. Узкая тропинка, посыпанная галькой, пересекала сад и упиралась в дом - старое причудливое черно-белое здание с неуклюже нави- сающими верхними этажами, занимавшими площадь почти вдвое больше перво- го. Множество круглых, пузатых горшков с цветами выстроились по обе сто- роны от двери. Створка в одном окне была приоткрыта, чтобы в комнату проникал легкий ветерок, овевающий клумбы. У окна сидела девушка - кра- сивая, с осиной талией, скромным, умным личиком, светлыми вьющимися во- лосами и голубыми, будто тайком смеющимися глазами. Можете быть уверены, что эти голубые глаза заметили приближение возлюбленного. Через мгнове- ние он был рядом с ней и горячо целовал нежные белые ручки, которые, ка- залось, таяли от его прикосновений. Влюбленные встретились со всей доверчивой нежностью взаимного чувства. Счастливые смертные! Мгновения летели быстро... быстро... так быстро, что... Но всему свое время. Они вышли в сад, ибо благоразумные родители Фирзы не выказывали наме- рения прерывать их беседу иначе, как просто радушным приветствием их бу- дущего зятя. Вечер был насыщен спокойствием - тем обильным тихим сияни- ем, что возвышает и очищает счастье, а печаль лишает половины ее горечи. Им нужно было многое сказать друг другу, но красноречие, похоже, исчезло под наплывом чувств, которые выражали их взгляды. Феофан и Фирза гуляли, переглядывались и шептались... гуляли, перег- лядывались и шептались снова и снова... а время шло слишком тихо, чтобы заметить его движение. Девушка посмотрела на небо. - Как прекрасен закат, - сказала она. - Закат! - эхом отозвался Феофан с таким неистовством, которое испу- гало его спутницу. - ЗАКАТ! ТОГДА Я ПРОПАЛ! И мы встретились в последний раз, Фирза. - Дорогой Феофан, - ответила дрожащая девушка, - зачем ты меня так пугаешь? В последний раз! О нет, не может быть. Что! Кто тебя отсюда го- нит? - ГОНИТ ТА, КОТОРОЙ ДОЛЖНО ПОВИНОВАТЬСЯ... но шесть коротких часов... а потом, Фирза, вспомнишь ли ты обо мне хоть раз? Она молчала... не двигалась: она без чувств лежала в его объятиях, бледная и холодная, как мраморная статуя, прекрасная, как мечта скульптора. Феофан быстро отнес ее в дом, положил на диван и позвал на помощь. Он прислушался и услышал приближающиеся шаги... прижался губами к ее холодному лбу и, выпрыгнув из окна, пересек сад, а через десять ми- нут уже был во мраке леса или, скорее, зарослей кустарника в нескольких милях от Иены. Объятый страстной печалью, возбуждавшей его кровь и стучавшей в вис- ках, Феофан бросился на поросший травой холм и пролежал там некоторое время в том оцепенении чувства, при котором ум, притупленный внезапно обрушившейся бедой, отказывается думать об ужасе того, что предстоит, и ошеломленный издевкой передышки ждет почти бессознательно свершения на- висшей угрозы. Феофана вывел из забытья звук дождя, падавшего на него крупными кап- лями. Он огляделся и увидел, что находится почти в полной темноте. Затя- нутое пеленой небо, воющий голос ветра, гудящего в деревьях и раскачива- ющего их верхушки, предвещал приближение грозы. И, наконец, она обруши- лась на него со всей своей яростью! Феофан приветствовал это безумие, ибо сердце любит то, что подобно ему самому, а его было почти разбито болью. Он встал и закричал на разгневавшуюся стихию! Он замолчал и прис- лушался, ибо подумал, что кто-то ответил. Он крикнул вновь, но на сей раз среди воя бури он действительно услышал ответный крик! Было нечто странное в голосе, который слышался сквозь громыхание грозы. Снова и снова повторялось то же самое, а однажды крик, казалось, перешел в демо- нический смех. Кровь застыла у Феофана в жилах, а его отчаяние сменилось глубоким, полным страха и напряжения вниманием. Буря внезапно стихла. Гром замирал вдали слабыми стонами, а вспышки молний стали менее частыми и яркими. Последняя из них открыла Феофану, что он не ОДИH. На расстоянии вытянутой руки стоял, опираясь на трость с золотым набалдашником, маленький старичок в конусообразной шляпе. Феофан мгновенно и без труда узнал пылающие ярким светом большие глаза незна- комца. Когда вспышка погасла, оба остались в темноте, и Феофан с трудом мог различить очертания своего спутника. Молчание затягивалось. - ВЫ ПОМНИТЕ МЕНЯ? - наконец спросил таинственный незнакомец. - КОHЕЧHО, - ответил студент. - Хорошо... Я думал, может, вы забыли... У разума короткая память. Но, вероятно, вы не стремитесь им обладать. - Вам, по крайней мере, должно быть известно, что на это я и не при- тязал, иначе не был бы таким простофилей. - Лучше сказать, что приняли соглашение, нарушили его со своей сторо- ны и теперь сердитесь, что вас вроде как вызвали для наказания. Который час? - Не знаю... осталось немного. - ОHА знает об этом? Вы знаете, о ком я говорю. - Старик, - неистово воскликнул Феофан. - Убирайся прочь! Я нарушил договор... знаю. Я должен быть наказан... об этом мне тоже известно, и я готов. Но мой час еще не пробил: не мучай меня, оставь. Я буду ждать свою судьбу один. - Хорошо... я могу сделать скидку. Вы несколько вспыльчивы по отноше- нию к своим друзьям. Но мы на это посмотрим сквозь пальцы. Теперь пред- положите, что наказание, которое вы заслужили, может быть отсрочено. Студент ответил недоверчиво-презрительным взглядом. - Я смотрю, вы скептически настроены, - продолжил старик. - Но рассу- дите. Вы молоды, деятельны, одарены прекрасной душой и телом. - Что мне до этого? Более того, что мне до этого СЕЙЧАС? - Много чего, но не перебивайте меня. Вы любите, и вы любимы. - Говорю вам снова: замолчите и убирайтесь к... ДЬЯВОЛУ! - НО НЕ СИЮ МИНУТУ! Вы все об этом ""сейчас"... а кем станете вы, кем станет Фирза Ангерштелль завтра? Терпение студента лопнуло. Он бросился на старика, намереваясь пова- лить того на землю. Он мог бы с таким же успехом поупражняться с одним из низкорослых ду- бов, растущих неподалеку. Старик не сдвинулся с места... ни на йоту. - Вы напрасно себя утомляете, мой друг, - сказал он. - Теперь мы, ес- ли вам угодно, перейдем к делу. Вы, конечно же, хотите освободиться от наказания за вашу небрежность? - Возможно. - Вы даже хотели бы, чтобы жребий пал на кого-нибудь другого, а не на вас? Студент задумался. - Нет. Я рад принять наказание за собственную глупость. И все же... о Фирза! - От душевной боли он застонал. - Что! С вашими-то преимуществами! Вашими видами на будущее!.. Вы могли бы обеспечить себе счастливую жизнь... и более того, это счастье вы могли бы подарить и Фирзе... со всем этим, что у вас имеется, вы предпочитаете смерть жизни? Как много существует старых, бесполезных лю- дишек, на которых может упасть жребий, и они с радостью примут судьбу, при одной мысли о которой вы дрожите. - Погодите... если я приму каше предложение, как решится жребий?.. Кому я должен передать свое наказание? - Принимайте... ваш срок продлится на двадцать четыре часа. Пошлите часы на продажу золотых дел мастеру Адриану Венцелю. Если за это время он избавится от них, покупатель займет ваше место, и вы будете свободны. Но решайтесь быстрее, у меня время ограничено, ваше, должно быть, тож е... если вы не согласитесь на мои условия. - Но кто вы такой, что вам дана власть над жизнью и смертью... над приговором и освобождением? - Не стремитесь узнать то, что вас не касается. Еще раз спрашиваю: вы согласны? - Во-первых, скажите мне, зачем вы предлагаете мне это? - Зачем?.. Ни за чем. Я по природе сострадателен. Но решайтесь... вон там на ветке дрожит листок, через миг он упадет. Если он достигнет земли до того, как вы определитесь... Прощайте! Листок упал с дерева. - СОГЛАСЕН! - воскликнул студент. Он поискал глазами старика, но об- наружил, что он один. В тот же миг у него в ушах зазвучал полночный звон, потом затих... прошел час, а ОН ЖИВ! Около полудня следующего дня золотых дел мастер Адриан Венцель продал какому-то покупателю самые прекрасные часы в Иене. Завершив сделку, он тотчас же отправился домой к Феофану Гушту. - Ну как, продали мои часы? - Да... вот деньги, сударь. - Очень хорошо, это ваша доля. Венцель ушел, а вскоре Феофан направятся к дому Ангерштелля, размыш- ляя, как его примут и что он может предложить в качестве оправдания сво- ему вчерашнему поведению. К своему удовлетворению решив этот запутанный вопрос по дороге, он достиг садовой калитки. Он помедлил... ему поочередно становилось то жарко, то холодно... его сердце неистово билось. Наконец, сделав реши- тельную попытку овладеть собой, он вошел. У того же окна, в той же позе, как и накануне, сидела Фирза Ангерш- телль. Но вчера Фирза цвела, улыбалась и радовалась, а сегодня была бледна и болезненна, она представляла собой образ безнадежной печали, как роза, сорванная чьей-то грубой рукой со стебля. Кровь у Феофана по- холодела. Он приблизился и уже ступил на крыльцо, когда Фирза его увиде- ла. С громким криком она упала со стула. Он бросился в комнату и поднял ее. Она пришла в себя... она заговорила с ним. Она укоряла его за вчераш- ний вечер. Он выслушал ее и рассказал лишь то из истории с часами, что относилось к их приобретению и прилагаемому условию. Он утверждал, что это была лишь шутка дарителя: ведь он нарушил условие, а все еще жив. Они удивлялись - он притворно, а она по-настоящему, - что кто-то согла- сился расстаться с такой ценной вещью ради праздного наслаждения, испы- тываемого от запугивания обладателя часов. Однако любовь необычайно до- верчива. Объяснение Феофана было принято, и они помирились. Влюбленные беседовали с четверть часа, когда Фирза неожиданно вновь вернулась к теме часов. - Странно, - сказала она, - я тоже имею отношение к часам, похожим на твои. - Как... каким образом? - Прошлой ночью мне не спалось... из-за твоей недоброты, Феофан... Феофан поспешил возобновить свои обеты и мольбы. - О, хорошо! Ты же знаешь, что я тебя простила... Но когда я просто лежала в кровати, меня стала преследовать мысль о часах, которые ты опи- сывал. Как и почему, я не знаю. Она преследовала меня всю ночь, а когда я встала сегодня утром, она по-прежнему не исчезала. - Что же дальше, дорогая Фирза? - спросил встревоженный студент. - Слушай и услышишь. Для того, чтобы избавиться от этой беспокойной гостьи, я вышла на прогулку. Я не пробыла вне дома и двух минут, как увидела часы - точную копию моих воображаемых часов. - Где... где ты их видела? - У нашего соседа Адриана Венцеля. - И... ты... ты... - Слова почти душили его. - Я была движима каким-то необъяснимым побуждением... приобрести эти часы. Хотя мне не нужна была эта драгоценность. - Нет... нет! - воскликнул в муке студент. - Ты не могла этого сде- лать! - Он встал и отвернулся. Это стоило ему усилий больших, чем он мог ожидать найти в себе. Казалось, что страдание чересчур сильно, чересчур сверхчеловечна беда, чтобы сопровождаться выражением обычных чувств. Он смертельно побледнел... но его взгляд оставался тверд, и дрожи не было и в помине. - Феофан, - спросила возлюбленная, - что тебя беспокоит? И почему то, что я рассказала, так страшно на тебя подействовало? Я... - Ничего... ничего, моя дорогая Фирза. Я вернусь через минуту и скажу тебе, почему я показался таким взволнованным. Я не совсем в себе... я скоро вернусь. Я лишь прогуляюсь по переулку и подышу свежим ветерком, дующим с реки. Он оставил ее и вышел в сад. "Я не мог, - произнес он про себя, - сказать ей, что она убита... и к тому же мной!" Он продолжал быстро идти без всякой цели, едва зная, куда направляет свои стопы. Он прошел по дороге, ведущей от дома Ангерштелля в том глу- боком отчаянии, которое порой обманывает нас внешним спокойствием. У не- го не было четкого представления о беде, которую он принес Фирзе, - буд- то он почти забыл об этом. Его неотвязно преследовало смутное восприятие смерти, связанное неким невразумительным образом с ним самим. Забытье, в котором он пребывал, было так сильно, что к нему пришлось обратиться дважды, прежде чем он расслышал вопрос. - СКОЛЬКО СЕЙЧАС ВРЕМЕНИ? Феофан оглянулся и встретился с таящим в себе страшный смех взглядом дарителя роковых часов. Студент собрался было заговорить, но старик опе- редил его: - У меня нет времени слушать ваши жалобы: вы знаете, что вы навлекли на себя. Если вы хотите избежать несчастья и спасти Фирзу, я скажу вам, как это сделать. Он что-то зашептал студенту на ухо. Последний в миг побледнел, но тут же пришел в себя. - Она будет в безопасности, - спросил он, - если я приму ваши усло- вия? Теперь уж никаких увиливаний - я узнал, с кем имею дело. - Соглашайтесь с тем, что я сказал, и приносите часы сюда в течение получаса; тогда она будет освобождена от своей судьбы. Она будет ваша, и... - Не обещайте больше ничего или давайте обещания тем, кто их ценит. Поклянитесь, что она будет в безопасности! Я не прошу о большем... не желаю на свете ничего большего. - Поклянитесь! - повторил старик. - Но чем ПОКЛЯHУСЬ, позвольте вас спросить? Но я обещаю... уходите и принесите часы - помните, полчаса. Так послушайте! Вы принимаете мои условия? - ДА! Сказав это, Феофан помчался обратно в дом, не обращая внимания на громкий смех, который, похоже, преследовал его. Он зашел дальше, чем ду- мал: и хотя он проворно перепрыгивал через все препятствия на своем пу- ти, треть отведенного времени прошла, пока он добрался до комнаты, где оставил свою возлюбленную. КОМНАТА БЫЛА ПУСТА. - Фирза! Фирза! - закричал студент. - Часы! Часы! Ради Бога, часы! Ему ответило лишь отраженное от стен эхо его голоса. Затем он ринулся по комнатам в состоянии, близком к отчаянию, потом спустился в сад. У него в ушах звучал звон фамильных часов, мимо которых он пробегал, и он вздрогнул. В конце центральной дорожки он увидел Фир- зу. - Часы! Часы! Если ты ценишь свою жизнь и мою... но спеши, спеши... ни слова... СЕКУНДНОЕ ПРОМЕДЛЕНИЕ ОЗНАЧАЕТ СМЕРТЬ! Фирза молча бросилась в дом, сопровождаемая Феофаном. - Они исчезли, - сказала она. - Я оставила их здесь, а... - Значит, мы пропали! Прости твоего... - О нет, нет! Вот они, - воскликнула она. - Дорогой Феофан! Неза- чем... Он не слушал Фирзу. Поцелуй в лоб, тревожный взгляд, и он убежал! Он несся! Он летел!.. Он прибыл на место, где оставил старика. Оно пустовало. Но на песке были написаны слова: "ВРЕМЯ ПРОШЛО!" Студент без чувств упал на землю. Когда он пришел в себя, то обнаружил, что лежит на диване - на него обращен страстный, но скорбный взгляд. - Фирза! Фирза! - воскликнул несчастный юноша. - Не надо молитв! Та- кой душе, как твоя, не в чем каяться. О, оставь меня!.. Этот взгляд! Уходи, уходи! Она отвернулась и горько заплакала. В комнату вошла ее мать. - Фирза, милая моя, пойдем со мной. Врач уже здесь. - Какой врач, мама? Разве... - Нет, он просто шел по улице, это незнакомец. Но нет времени. - Она вывела дочь из комнаты. - Ваш пациент здесь, - добавила она, обращаясь к врачу. Тот вошел и затворил за собой дверь. Мать и дочь едва достигли лестницы, когда крик, почти что мучительный вопль, раздался из комнаты, которую они только что покинули, и остановил их. За ним последовал громкий холодящий душу хохот, который, казалось, потряс дом до основания. Мать позвала или, скорее, крикнула мужа. Дочь подскочила к двери! Та была закрыта и не поддалась ее слабым усилиям. Внутри нарастал шум страшной борьбы - резкие победные или гневные крики, мучительные стоны, тяжелое топанье ног - все говорило о смертельной схватке. Вдруг что-то с силой было брошено об пол и, судя по звуку, разбилось на тысячу частей. Наступила глубокая тишина, более пугающая, нежели шум поединка. Фирза вместе с отцом и матерью вошли в комнату. Та была совершенно пуста. НА ПОЛУ ВАЛЯЛИСЬ ЧАСТИ РОКОВЫХ ЧАСОВ. О ФЕОФАНЕ БОЛЬШЕ НИЧЕГО НЕ СЛЫШАЛИ. На пятый день после этой ужасной развязки простая плита из белого мрамора в одной из церквей увековечила имя, летай смерть Фирзы Ангерш- телль. Полуистершаяся надпись сохранилась по сей день и может взбудоражить любопытство какого-нибудь мягкосердечного человека, не знакомого с под- робностями этой истории, который, возможно, захотел бы узнать их и уро- нить слезу на могилу девушки, что спит там. 1833 Яндекс.Маркет: Швейные машинки |
| Познакомься с народом |
| Напишите мне |
